Если бы пришлось выбрать один лучший сериал в истории телевидения, таким сериалом, пожалуй, стал бы «Клан Сопрано», один из топовых проектов канала HBO, находившийся в эфире с 1999 по 2007 годы и насчитывавший шесть успешных сезонов. Это шоу радикально реформировало криминальный жанр о мафии, а для ныне давно уже покойного актера Джеймса Гандольфини, исполнителя главной роли, образ мафиози Тони Сопрано, босса вымышленной семьи Димео в северном Нью-Джерси, стал самым важным в карьере и беспрекословно культовым, вполне способным посоревноваться с образами Вито и Майкла Корлеоне из «Крестного отца».

Собственно, "Клан Сопрано" и задумывался как ответ-антипод эпической саге Фрэнсиса Форда Копполы, где бы итало-американские гангстеры выглядели не картинно и пафосно, а реалистично и естественно, как обычные люди, пусть и с не совсем обычным стилем жизни. Кстати, Коппола тоже пытался показать именно быт и родственность клана Корлеоне и для этого немало сцен разместил в декорациях обычной кухни с иллюзорными ароматами соусов и пасты, и даже ключевые диалоги заставил произносить именно на кухне под фоновое шкварчание сковороды или бульканье варева в кастрюле. Однако "Клан Сопрано" пошел намного дальше и сделал мафию настолько домашней, что зрителю показалось, будто все эти персонажи действительно могут быть его собственной семьей, близкими или дальними родственниками, или как можно дальше соседями.

Между прочим, герои сериала и сами проводят параллель между собой, представителями типа реальной «il nostro business», и далеким от прозаической действительности кинематографом о мафии. Они постоянно цитируют или упоминают и того же «Крестного отца» и, к примеру, скорсезовских «Славных парней», из которых в «Клан Сопрано» перебежала чуть ли не половина актерского состава, а именно Лоррейн Бракко (психолог Тони Сопрано доктор Дженнифер Мелфи), Майкл Империоли (покойный Тони Кристофер Молтисанти), Тони Сирико (подручный Тони Поли Галтьери), Винсент Пасторе (подручный Тони Пусси Бомпенсьеро), Фрэнк Винсент (член, а затем руководитель нью-йоркской ветви Фил Леотардо). А в одной из первых серий сам Мартин Скорсезе исполнил крошечную камео самого себя.

"Клан Сопрано" соединил гангстерскую драму с иронией, местами даже сатирой, черной трагикомедией. Но главное-с глубокой психологической экзистенциальной рефлексией главного героя, который тщетно пытается достичь душевной гармонии, удерживая хрупкий и практически невозможный баланс между ролью авторитетного и иногда довольно жесткого или даже жестокого главаря банды и ролью человека, который является любящим мужем и любящим отцом, который понимает границы морали и чести, который является эмпатичным и сострадательным, желающим помогать тем, кто попал в беду, и осуждать тех, кто является никчемным, аморальным, эгоистичным говном. Тони Сопрано плачет из-за животных, к которым относится с искренней нежностью и крепкой привязанностью, и в то же время способен забить человека до полусмерти или выпустить пулю у ближайшего друга. И этот дисбаланс его естества и его жизни приводит к ряду панических атак и внезапных ударов о землю или пол из – за потери сознания, которых (то есть падений) Тони чрезвычайно стесняется, ведь он-суровый бульдог, а не чувствительная ренессансная паночка.

Собственно, история начинается с сеанса у психотерапевта. Тони (который тщательно скрывает от мафиозной братии свои «позорные» визиты в мозгоправ) рассказывает о якобы вполне обычном и якобы вполне приятном домашнем утре. К его бассейну прилетела и поселилась стая уток, загнездилась и вывела потомство, и Тони с ежедневной искренней, почти детской радостью плескался с утками в бассейне (тогда как, к примеру, дочь жаловалась на помет, которым вымазался весь двор) и кормил птичек зерном. Пока не наступил день, когда утки улетели. И печаль утраты вызвала головокружение и падение ...(гораздо позже, через несколько сезонов, еще большим ударом для Тони станет гибель лошади, точнее кобылы-скакуна, которой Сопрано стал опекуном и к которой сердечно прикипел).

Психолог прочитает подтекст этой панической атаки из-за отлета уток как страх потерять семью (в частности детей, которые повзрослеют и «улетят» из гнезда), а затем по-фрейдистски постарается исследовать влияние на Тони холодной, своевольной, совершенно лишенной ласки и любви матери. Однако истинные ощущения и глубинные параноидальные страхи мафиози будут оставаться для докторши Мелфи закрытыми или по крайней мере едва-едва приоткрытыми, поскольку будут связаны не с детьми или женой и даже не с матерью, а с замкнутым кругом криминального поручительства, с заключением в правилах и традициях, в обязательствах и статусе, в образе жизни, который априори был прописан, навязан происхождением (отцом, дядей, дедами, прадедами) и не предусматривал никакого выбора.

"Мафии не существует", - улыбаясь, говорит Тони дочери, которая выросла и начала понимать, чем именно занимается ее отец. Видимо, мафии и в самом деле не существует в том виде, в каком ее подают игровые фильмы. Возможно, существует по большей части образ, стереотип. Но именно пленным этого стереотипа и является Тони Сопрано, который, кажется, даже жене изменяет с молоденькими и глуповатыми девками лишь из-за того, что таковым является устоявшийся шаблон: член и тем более босс мафии должен иметь любовницу, а лучше любовниц, и желательно манящих и фигуристых. И напрасно герой силится от этого клише убежать (к примеру, ухаживает за докторшей, которая совершенно отличается от всех его пассий не только внешне, но и мышлением). Ведь каждый раз он все равно делает то, что делать не хочет. И альтернативного пути нет. И так же его своеобразное сообщество обязывает непременно быть расистом и гомофобом, хотя на самом деле глубоко в душе Тони не испытывает ненависти ни к чернокожим, ни к геям, скорее чувствует необходимость испытывать ненависть. И обязывает всегда быть свирепым, безжалостным, озверевшим, ведь доброму боссу никто подчиняться не станет.

Причем убежать от mafia-стайла предпочитает не только главный персонаж, но и некоторые второстепенные. Например, его покой Крис Молтисанти, мечтающий стать киношником, писать сценарии в Голливуде (кстати, исполнитель роли Майкл Империоли не только сыграл в шоу, но и выступил его соавтором). И в то же время якобы жаждет влиться в банду, стать капореджимом и в конце концов даже консильери, то есть ближайшим доверенным лицом босса. Так что он так же разрывается из-за дисбаланса реальной мечты и мечты, навязанной той средой, в которой он вырос и сформировался. Разрывается также жена Тони Кармела (прицельно точное попадание в образ актрисы Иди Фалько), набожная католичка, которая постоянно теряется между ненавистью и стыдом за свое положение жены мафиози (и за положение своих детей, на которых клеймо детей мафиози) и страхом все это совместно нажитое (не только имущество, конечно) зачеркнуть и начать все заново, начать принципиально другую жизнь. Трагедией завершается "побег от мафии" еще для нескольких малых персонажей. А один из ближайших подручных Тони Сильвио Данте (тот, что носит забавный парик), когда временно взваливает на свою голову бремя дона, то едва не умирает от приступа астмы, потому что «мафия» (как метафора любого классового диктата, заложниками которого все мы в той или иной степени являемся) давит и душит.

Для самого же Тони Сопрано кульминацией этой удушья становится кома в заключительном шестом сезоне. Находясь в отключке, между жизнью и смертью, герой видит сон, где он, поехав в командировку и заселившись в гостиницу, будто случайно в баре хватает чужой чемоданчик с чужими вещами и чужими документами и... становится другим человеком. То есть он всем объясняет, что этот дипломат и это удостоверение личности не его, однако все же ими пользуется и соответственно именно так воспринимается окружающими. И в конце концов сам начинает задумываться: кем он является на самом деле, каким человеком. "Кто я и куда иду?"–бормочет Тони на больничной койке сквозь марево от морфия и одурение от дыры в животе (дыра от пули, которую через сепсис хирург не зашивает и она символически зияет пустотой посреди полости, - тоже аллегория, ведь фигурально с дырой внутри Тони Сопрано существует с самого начала, от первой сцены, когда пытается объяснить и понять, и как-то заполнить и унять свою непостижимую боль от потери стаи уток). И тут он становится похожим на ту говорящую рыбину из своего другого ночного кошмара, которая открывает рот и что-то вроде гуторит, проговаривает, однако на самом деле уже давно заморожена и обездвижена, и путь у нее только один.